Тьма над Гильдией - Страница 42

– Притворяется, – хмыкнул палач. – В обморок ему падать не с чего, я свою руку знаю.

– Ну, если притворяется, то уж больно хорошо, – с сомнением протянул толстяк. – Нам его разговорить надо, а не забить. Перестарался ты.

Палач был оскорблен до глубины души. Перестарался! Он же действовал кнутом! А тут он – виртуоз! Может ударом убить муху на спине человека – а на коже и ссадины не останется. Может бить раз за разом точно в одно место, углубляя и расширяя рану. Может с одного удара перебить позвоночник. Забил, ха! Ободрал малость, чтоб развязать язык!

Но спорить с дознавателем не стал. Сказал примирительно:

– Притворяется или нет, а сейчас живо в чувство придет. Морская вода – оно и для ран полезно, и встряхнет как следует…

Подхватив стоявшее в углу ведро, палач с размаху выплеснул соленую воду на истерзанную спину. Вопль огласил подвал. Толстяк брезгливо поморщился.

– Хвощ из Отребья, – спросил он, нагнувшись к пленнику, который диким взглядом обводил под-вал, – ты же понимаешь, что это только начало? Если и дальше будешь запираться – возьмемся за тебя всерьез.

Хвощ молчал, тяжело дышал, безнадежно тянул время.

Любой контрабандист, вор или грабитель, работающий на Жабье Рыло (а в Аргосмире на него работали почти все преступники) знал, что рано или поздно может попасть в Допросные Подвалы. И тогда придется стиснуть зубы и терпеть. Откуси язык, но не брякни лишнего! «Ночной хозяин» своих не выдает. Либо даст кому надо на лапу и устроит верному слуге приговор полегче, либо обстряпает по– бег. А распустишь язык, начнешь закладывать подельников – тогда уж точно конец. Даже если за свою подлость и трусость выклянчишь послабление – все равно тебе не жить. У Жабьего Рыла руки длинные…

Но это ясно и понятно, когда ты гуляешь на воле. Тогда так славно пить за то, чтобы все стукачи подцепили проказу. И ловить на себе восхищенные взгляды девок и мелкого ворья. А как впрямь угодишь в Допросные Подвалы – тут уж все выглядит иначе.

Может, Жабье Рыло и карает доносчиков. Но это еще когда будет. А палач с кнутом – вот он, рядом… Да и так ли беспокоится воровской король о контрабандисте Хвоще? Небось не ест, не спит – все думает: жив там еще Хвощ или его уже забили насмерть?..

– Ну? – переспросил дознаватель. – Будешь говорить?

– Буду, – выдохнул пленник.

Палач отошел к стене, устало опустился на скамью, отложил кнут и прикрыл глаза. Он поч– ти не вслушивался в сбивчивую исповедь Хвоща. Толстяк скрипел пером, постепенно мрачнея: хотя арестованный так и сыпал подробностями, но все они лишь подтверждали то, о чем сообщил королю Глава Подгорных Охотников. А новых ниточек нет…

Хвощ назвал дружка-исполнителя, это прекрасно, он будет схвачен… но вряд ли он много зна– ет о главной фигуре в этом деле. О незнакомце в плаще с капюшоном, на которого работали Хвощ и Филин.

Но перо все же бегало по бумаге, фиксируя все подробности.

– А здание таможни зачем спалили? Вам и это было велено?

– Не было. Это Филин придумал. Мол, раз уж нам попала в руки такая штука, то как же не кинуть таможенникам подлянку? Говорят, Жабье Рыло на него за это сильно осерчал. Филина два дня назад за игрой в «радугу» ножом пырнули, так сразу слух прошел, что не просто игрока в драке порешили, а «ночной хозяин» ослушника наказал.

Дознаватель досадливо крякнул и бросил перо. Так Филин мертв?!

– А этот человек в плаще… неужели ты ничего не разглядел, никакой особой приметы? – Толстяк хотел говорить властно и грозно, но в голосе его проскользнули молящие нотки.

– Примета?! – горько выдохнул Хвощ, глядя снизу вверх на дознавателя. – Есть примета! Да еще какая! И сказать могу, да никто не поверит…

– Ну, почему же? Поверим. Говори.

Пленник, превозмогая боль, приподнялся на локтях и четко, ясно назвал особую примету, которая однажды случайно открылась его взору.

А потом посмотрел на дознавателя, разинувшего рот. На палача, потрясенно привставшего со скамьи. И хрипло расхохотался:

– Я же говорил – не поверите!

* * *

В это время в Издагмире, в покинутой хозяевами башне происходили странные события.

Входная дверь отворилась легко и бесшумно, словно и не была закрыта на большой висячий замок. Тут явно приложил руку либо опытный маг, либо матерый взломщик.

В трапезную вплыла свеча, озаряя стол, лавки, стены, обшитые досками и обтянутые войлоком. Освещала она и того, кто ее нес. Простоватое лицо, этакая физиономия деревенского дурачка под растрепанной копной соломенных волос. И фигура под стать роже – длинная, нескладная, облегченная в потрепанную холщовую рубаху и столь же неказистые штаны. Заурядный ворюга…

Так и решил призрак грайанского десятника, парящий под потолком во мраке, там, куда не достигал мерцающий свет свечей.

Несколько мгновений призрак колебался: сразу прогнать незваного гостя или поиграть с ним, как кот с мышонком? Впрочем, с таким ничтожеством играть вряд ли интересно!

К тому же бдительный десятник углядел, что вор явился не один. Двое сообщников шептались в темноте у двери, не переступая порога. До Старого Вояки долетел обрывок фразы: «Только бы этот дурак слова не перепутал!..»

А-а, налет целой шайкой?!

Старый Вояка, обернувшись огненно-алым драконом, резко снизился перед оторопевшим вором. Весь – огромная пасть, отливающая зловещим багрянцем!

Вор дернулся в сторону, едва не выронил свечу. Даже в неярком свете видно было, как он побледнел. Челюсть отвисла, рот раскрылся – и…

И по трапезной покатились странные слова – тяжелые, отрывистые, угрожающие. Что за народ измыслил такой недобрый, жутковатый язык? И живет ли еще на свете этот народ?